Миша Масленников, фотографирующий степь

Сегодня многие понимают Россию как сложный и трагический театр, эпицентр столкновения, которые нам всё ещё трудно определить и объяснить. Вот почему созерцание другой России, изображённой десять лет назад, вызывает эффект временнó‎го и пространственного смещения. Серия «Донская степь» Миши Масленникова, представленная сегодня в Лоди на Фестивале этической фотографии, хочу подчёркнуть эту мысль, заставляет осознать реальность, пространство, состояние жизни. Русская степь для Масленникова — синоним бесконечности, а для определения бесконечности необходимо установить границы на линии горизонта, позволяющие понять пространственный размах, простирающийся перед нами.

Одинокие мужчины, редкие дома, деревья и лошади — персонажи многовековой сказки, истинные пережитки истории, носители смысла того, что мы читаем у Чехова или Лескова. Так, в доме человека, отмеченного печатью усталости от ежедневной работы, который, как гласит надпись, готовит чай для гостей, можно без особого удивления ожидать литургический иконостас в красном углу и понять, что время действительно может остановиться и не замечать того, что уготовано всем остальным. Серия, представленная здесь всего четырнадцатью изображениями, это черно-белые снимки, сделанные примерно в 2010-м году, очевидно на пленку, учитывая выразительную зернистость отпечатков.

Встретить человека в степи — значит в несколько мгновений охватить её протяженность — простой и непосредственной пропорцией, — как, кажется, хочет сказать нам дама с распростертыми руками и улыбкой, достойной Лартига. И, если верно то, что с помощью фотографии стало возможным продемонстрировать существование мгновения, момента настоящего и памятного, конкретного и разделяемого с другими людьми, тогда верно и то, что бесконечное также может быть постигнуто в мгновение, и таким образом запечатлено, выражено, передано.

В степи, вместо холодного, преобладает чистый белый цвет, непременно закамуфлированный в серый на отпечатках, тот нейтральный символ, к которому нужно привыкнуть, даже достигнув полностью заснеженного Дона. Белый цвет степи — будь-то снег или небо, становится, таким образом, достойным погребальным саваном, подлинным арбитром и пророком, способным похоронить даже то, что ещё вчера казалось привычной стихией. Возможно, в этом и заключается смысл произведения, настолько невосприимчивого к словам, где язык едва ли может соперничать с истинной безбрежностью. И в образах, таких тихих и молчаливых, белое становится афазичным, как те, кто его видит, и те, кто в нём живёт.

Работая путем синтеза, фотография требует постоянной жертвы, в ней легкие аффирмации отменяются. Если аффирмации остаются, это подразумевает отбрасывание всей реальности так, чтобы уцелел лишь её фрагмент, и то, больше похожий на клочок тела, подобранного после того, как его бросили на растерзание львам. Такими предстают обитатели степи, переживающие всеобщий поток, поглотивший большую часть неведомого им мира, живущие в состоянии блаженной разлуки со всем остальным, дважды выживающие в этих образах.

Масленников входит в степь, как в пустыню, а в степи даже дети могут быть тотемами, погребёнными, на этот раз не белым снегом, а водой, пока она не замёрзла.

Ребёнок смотрит и молчит устами, которых не видно, прикрытыми, как вся земля. Уста земли — это её молчаливые обитатели, покрытые белилами и трудолюбием; а те из них, кто каждый день просыпается от этого белого в степи, — это ежедневные Пасхи, как у Римского-Корсакова в «Светлом Празднике», но по которым ни один ангел не возвестит: «Воскресе!».

Входя в безграничное пространство, всё становится иносказательным, где реальность предстаёт в виде проблесков и миражей: будь-то повозка, везущая дрова или лестница, ведущая к реке, или редкие человеческие фигуры, которые как зеркала, напоминают нам, как мы сами выглядим снаружи, рассеянные по земле. Любопытно наблюдать, как в путешествии по степи, куда ведёт нас Масленников, мы изредка заходим под кров какого-нибудь жилища: попить чаю, поесть или побывать на исповеди у пожилой женщины. Эта сцена становится понятна только по надписи: перед зрителем предстаёт священник с закрытыми глазами, в голом интерьере, окружённом несколькими размытыми тенями на заднем плане.

И здесь мы обнаруживаем, что внутри так же бело, как и всё остальное вне дома. И люди, пересекающие эту белизну, узнают себя только как чёрные фигуры, как тени в тенях, их очертания размыты в безбрежности. Память в фотографии не позволяет присваивать себе личности, она исключает из своего диктата имена, фамилии и отчества, поэтому не важно, что их теряют и эти фигуры, тем более, что они лишены деталей, все они обречены на ту же анонимность.

Дух этих образов, кажется, заключается в полном отсутствии помпезности, в устранении, в принесении всех необходимых жертв. Степь, как и фотография, показывает, что невозможно постичь пустоту. Свет, который превращается в белое, чтобы говорить только тогда, когда он знает, что нет никого, готового слушать.

Свет степи осознаётся в почти жидком спокойствии, однородном по теням, которые также имеют плоть, кости и жизнь: столкновение между призраками, встречающимися на пути и органичностью их тел, — это естественное столкновение без победителей. Дуализм в чертах людей и животных, кажется, встряхивает сознание в пользу простого принятия любого состояния, что, по-видимому, и является позицией тех, кто живёт в этих местах.

Это тени, которые месят грязь, поедают пойманную утром рыбу, у которых каждый миг перед глазами бескрайняя почва и они смотрят на неё, будучи в состоянии охватить гораздо большую её часть, чем нам позволяет фотодокументация. По этой причине кажется естественным видеть тёмную фигуру на холме, стоящую на лошади. Если для нас это может быть зрелищем, то для детей степи — это естество свободы.  Детей степи, которые знают, что даже если они упадут, их подхватит сама бесконечность, породившая их.

Поскольку Фестиваль этической фотографии, как заявляет его координатор Альберто Прина, ориентирован на выявление и распространение системы ценностей через фотографическую среду, работа Миши Масленникова напоминает зрителям о гипотезе существования, направленного исключительно на жизнь, лишённую амбиций; напоминает, что-то, что живёт в бесконечном, делает это медленно, участвуя временно в том, что степь обозначает пространственно. Дети-тени степи — это зёрна её собственного продолжения, её смертное свидетельство: не важно, почему и как это существует, но достаточно отметить его сопротивление, чтобы убедиться в возможности альтернативы всему остальному.

Имеется ритм, который не нуждается в артикуляции, и который на подсознательном уровне пронизывает ощущением жизни, когда жизнь совпадает с базилярностью существования. Глядя на эти образы, осознаёшь очевидность бытия, возможность бессознательного участия в пространстве и времени. По этой причине, в некоторых изображениях Масленникова горизонт полностью исчезает. Чтобы отменить представление о горизонте, то есть линии, которая показывает нам, где отделяется земля от неба, в фотографии необходимо решить, смотреть ли только на небо или полностью на землю. Таким образом, чтобы постичь бесконечность степи, иногда необходимо смотреть только на неё, отказываясь от представления о небе, которое не может над ней господствовать, а также от конкретного и созерцательного горизонта.

Такой простор земли и жизнь, которая на них протекает, предлагают тем, кто вступает в него, задумчивый жест понимания, естественного приветствия, хотя, сразу же предупреждает о глубокой строгости, которая будет доминировать над каждым их видением, о взгляде, которому суждено колебаться только между преимущественно пустыми пространствами.

Степь, как и человек, с которым можно познакомиться по надписи: «Всего в нескольких метрах за забором открывается бескрайняя степь». Для остальных он предстанет как тень, способная лишь смотреть на нас своими глазами, и которая всегда будет опережать нас.

Карола Аллеманди 2022