Ямал: НеСоветское фото
Часть 1

Оленеводы 2-й бригады называют его своим родовым селением. Живут в этом селении старики, дети и отпускники — люди на отдыхе, поэтому, наверное, там царит атмосфера спокойного доброжелательства приятного безделья: часто у меня справлялись, что делается за ручьём на другой стороне посёлка, хотя, чтобы увидеть это, достаточно было откинуть полог чума...

На следующий после моего приезда в Ярцанги день, прогуливаясь вдоль реки, я услышал шум заходящего на посадку вертолёта. Представлявшаяся возможность отснять интересную ситуацию и, может быть, прокатиться погнала меня к месту события. Пробежав конечный участок дистанции через кусты, я выскочил на открытое место и чуть не столкнулся с вертолётчиком, который в паре с местным жителем тащил к вертолёту огромный мешок свежей рыбы. Зрелище увешенного фотоаппаратурой человека, внезапно появившегося неведомо откуда, напугало "аса малой авиации", и он бросил свой конец мешка: ещё бы, ведь его застали за нехорошим делом — левый рейс для "поддержания штанов". Окончательное смятение в душу пилота внёс его местный партнёр по бизнесу", гордо заявив: “А это наш гость — московский корреспондент". Только после долгих увещеваний и заверений в лояльности к лётчику вернулся дар речи в степени необходимой, чтобы сказать "да" на мою просьбу слетать вместе с ним в стадо.

Приземлились мы рядом со стоянкой бригады №1, которая находилась в заболоченной местности. Казалось, я очутился в другой цивилизации. Люди, одетые в шкуры животных (малицы) на один фасон серого цвета, островерхие чумы, унылая тундра, да ещё как на зло "стоял большой комар". Вертолёт, на котором мы прилетели принадлежал санитарной авиации и совершал специальный рейс. Внешне всё выглядело прилично: медики были облачены в белые халаты, вели себя культурно, но процедура медосмотра проходила так быстро, что отснять её я не успевал. Вообще-то в Москве врачи тоже не жалуют пациентов излишним вниканием и заботой, но здесь процесс шёл с рекордной скоростью. Люди в белых халатах заходили в чум, перешагивали через собак, спросив на ходу: "Не укусит?”, заглядывали детям в рот, женщинам совали в руки упаковки таблеток, с мужчинами вежливо здоровались и выходили наружу — всё, эта семья уже приобщилась к "бесплатному медицинскому обслуживанию". Символично, что уже через десять дней после этого осмотра в бригаде умерла 11-летняя девочка, которую там же в тундре и похоронили. Я не берусь никого осуждать, не дай бог, медики лучше знают местные условия, им тяжело работается, они там живут, в конце концов, но всё-таки жаль их пациентов.

Признаюсь, этот день был очень тяжёлым — фактически первое соприкосновение с реальной жизнью малых коренных народов Севера оказалось не таким радужным, как я предполагал. В журналистских командировках достаточно пришлось повидать и запечатлеть на фотоплёнке: рождение ребёнка, смерть людей в горячих точках, трупы и развалины после землетрясения в Армении — много горя и трагедий, но на стоянке 1-й оленеводческой бригады меня охватило чувство уныния и беспросветности здешнего бытия.

Отбиваясь от комаров, я первым забился в вертолёт, бормоча: “Лететь ко всем чертям, мы так недоговаривались!" Хотя, если говорить о договоре, то его не было. Не было никакого договора ни с какой редакцией или организацией, а был лишь голый энтузиазм, желание понять загадочную здешнюю жизнь и рассказать о ней в фотографиях. Тем более было стыдно, что в первый же день, проведёный в оленеводческой бригаде, поверг меня в уныние. Вот к чему ведёт незнание местных условии и романтические заблуждения о "жизни в ладу с природой". Вспомнилось, что местонахождение полуострова Ямал, также как и происхождение названия города Ханты-Мансийск от наименований двух наций — ханты и манси, я узнал на четвёртом десятке лет... Мои печальные размышления прервал вопрос лётчика: "Полетишь с нами во 2-ю бригаду?”

Стоянка второй оленеводческой бригады Кутопьюгана ("середина реки" по-ненецки) находилась в лесотундре. Природа здесь более милосердна, комаров меньше, поэтому люди ходят в европейской одежде, что привычнее глазу городского человека.

Подойдя к пилоту, я сообщил: "Здесь, пожалуй, останусь”. На что получил отпет: " Валяй!”

Дальше всё происходило в суматохе: медики грузились на борт, люди махали руками улетающему вертолёту (я, как и все, тоже махал), потом народ разошёлся по чумам, оставив меня сидящим в одиночестве на рюкзаке. В ближайшем чуме разговаривали на незнакомом языке, дети осторожно разглядывали меня из-за полога, подходили собаки, обнюхивали рюкзак и бежали дальше по каким-то своим делам. Ситуация была нелепой: в спешке меня никто никому не представил, и местные жители не поняли, кто и зачем приехал. Для примера предоставьте себе: на лестничной клетке вашего городского дома сидит оленевод, а вы смотрите в дверной глазок и гадаете, что он здесь делает.

К счастыо, народ в тундре понятливый и гостеприимный: оценив ситуацию, меня пригласила погостить многодетная семья из стоящего рядом чума, за что низкий им поклон и пожелание крепкого здоровья.

Помимо хозяина — громилы двухметрового роста, заботливой хозяйки, о которой речь пойдёт ниже, трёх их сыновней и двух дочерей, ночлег со мной делили собаки во множестве привязанные по разным углам, что не мешало им устраивать шумные ночные баталии и громкие свары. Разнимают собак в таких случаях сначала громким криком, потом пытаются усыпить, бросая в них болотные сапоги, а если эти средства не помогают — выводят на свежий воздух к большой радости комаров.

Для изнеженного москвича, просыпающегося от шума холодильника на кухне, самой страшной из мер пресечения собачьих разборок был крик оленевода, мощность которого в силу производственной необходимости заглушает топот оленьего стада численностью в две-три тысячи голов.

Незнание чужих обычаев и условий жизни чревато для путешествующего человека многими недоразумениями, а иногда может привести и к неприятностям: присловье "Восток — дело тонкое" справедливо для всех частей света, в том числе и для Севера.

Как-то я зашёл в дальнюю от входа часть чума, вызвав этим недовольство его хозяев. Дети мне тайком объяснили, что, перешагнув воображаемую линию, проходящую посередине жилища, через очаг, посторонний человек может накликать болезнь на голову хозяина. В этой "запретной зоне" хранят сундучок, где живут добрые духи, оберегающие семью, — как лары у древних римлян.

Когда заболела годовалая дочка хозяина, он, открыв заветный сундучок, просил помощь у его хозяев, духи прислушались, помогли — ребёнок, по крайней мере, выздоровел.

В другой раз я, обнаружив солому в выданных мне сердобольными ненцами на смену промокшей обуви летних кисах (коротких сапожках, сшитых из оленьих шкур), не нашёл ничего лучше, как бросить её в огонь. Мои наблюдения за живописными бликами пламени на пологе чума были прерваны женским криком (вещь совершенно нетипичная по здешним обычаям). Хозяйка бросилась к очагу, выхватила пучки соломы и затоптала огонь ногами. Произведя все эти действия, она кричала по-ненецки что-то для меня непонятное, но, судя по всему, нелестное. Вошедшие в чум мужчины, владеющие русским языком, объяснили: солома служит для просушки обуви (процесс необходимый в условиях сырой тундры), запасают её впрок осенью, а сейчас только середина лета. “Одна беда с этим русским".

Мои отношения с хозяйкой чума были постоянно осложнены двумя факторами: во-первых, она не знала русского языка, также как я ненецкого, во-вторых, её натура была слишком тонкой и болезненно восприимчивой. Эту женщину волновало, как я ем, как хожу, как фотографирую её детей, свою озабоченность она выражала, не давая мне ни минуты покоя, жестами, мимикой либо через переводчиков, если они оказывались рядом.

Незадолго до отъезда я снимал каслание — переход бригады на новую стоянку. Был полдень, жара, стоял "большой комар", к которому из солидарности или просто по сезону присоединилась мошка. По размеру они разные и кусаются по-разному, но "удовольствие" от их укусов схожее. В таких условиях даже сходить по малой нужде — либо трудная задача, либо болезненный процесс. Перейдя через ручей, я замаскировался в кустах, чтобы не пугать оленей, которые хоть и называются домашними, на самом деле, в лучшем случае, полудикие и, соответственно, пугливые. Аргиш (колонна из упряжек) начал движение. Меня не видели ни олени, ни оленеводы, фотосъёмка шла нормально. Вот моя хозяйка преодолевает трудный участок пути, и я замираю в волнении: проедет или не проедет? Нет, олени метнулись в сторону, испугавшись воды, нарты наскочили на пень, аргиш остановился. Ситуация сложная: оленям легче двигаться по инерции, чем сдвинуть тяжёлые нарты с места после остановки. Из-за этого ломается строй, нервничают оленеводы, но самое неприятное — животные, измученные жарой, ложатся отдыхать в мёрзлую тундру, и поднять их потом — трудная задача. Женщина, соскочив на землю, начала активно снимать нарты с пня, Я увлечённо фотографировал из кустов этот поединок, как снимал бы спортивное соревнование, и тут моя хозяйка закричала: “Луца (русский), помоги поднять нарты, пень поганый!" Что выражение “пень поганый” в относится не ко мне, а к препятствию, я сообразил достаточно быстро, но до сих пор не моту понять: как эта женщина углядела меня в кустах и, главное, когда она успела выучить русский язык?

Александр Щемляев 1992
СЕВЕРЯНЕ №3, 2012